В караулке царила полутьма. Тусклый свет на­ружных фонарей с трудом пробивался сквозь узкое, давно не мытое оконце под потолком. В дальнем углу, наискосок от закрытой входной I) двери, вокруг дощатого стола расположились трое «дедов». Двое спали, навалившись на стол. Третий, старший сержант Самота, покачиваясь на видавшем виды стуле и тяжело ворочая хмельными мозгами, решал, как быть дальше.

Очередное «посвящение» прошло, пожалуй, даже жестче обычного. Теперь избитый до полу­смерти «молодой» лежал без сознания. Самоту это раздражало и пугало: выдюжит ли, выжи­вет? Вот у Лехи, одного из спавших «дедов», та­кой вопрос вряд ли бы возник. Уж на что Самота считал себя крутым, но до Лехи ему было дале­ко. Тот был законченным садистом, и от каждого удара в живую плоть - рукой ли, ногой - получал нескрываемое удовольствие. Говорят, пошло у него это с «учебки», где он в полной мере испы­тал на себе звериный нрав «стариков». Оттого осатанел и вот теперь отыгрывается на других.

Что же делать? Самота еще раз посмотрел в тот угол, где всхлипывал и сипел «новообра­щенный». Вызвать дневального? Или верных ребят из медсанбата? Нет, нельзя, тогда уж точ­но случившегося не утаить.

... Старый бес, сидя на подоконнике того са­мого оконца под потолком, не без любопытства наблюдал за «томлением» пьяного смертного в галифе, гимнастерке навыпуск, с опухшим ли­цом и всклокоченными волосами, который еще десять минут назад в бешенстве хлестал накру­ченным на руку ремнем бедолагу-солдатика, лежавшего тут же, рядом, в беспамятстве. Бесу ни чуточки не было жалко ни палача, ни его жертву. Он делал свою работу, и подобных сцен, венчавших его искусительные труды, за послед­ние пару тысяч лет насмотрелся вдоволь.

Бес был чином начальствующим. Вид имел премерзкий: вытянутое, будто скрученное, то ли свиное, то ли кабанье рыло, острые яростно горящие глазки-бусинки и стоящие торчком мохнатые уши. С головы до пят покрыт он был жирной нечистой шерстью, и кривые короткие его ноги оканчивались раздвоенными копыта­ми. Другие лукавые, размером помельче и ран­гом пониже, расположились кто на столе, сре­ди посуды, кто на полу, а один - прямо на голо­ве у спящего Лехи. «Человеков» в караулке они нисколько не смущались, хозяйничали, как хо­тели. Перед своим же «руководством» мелкие бесы старательно изображали покорное рве­ние. Недавние кровавые события в караулке привели их в радостное возбуждение: дело сделано, а за дело положена награда!

«Этот, расхристанный, теперь точно мой», -удовлетворенно подумал старый бес и мыслен­но приплюсовал Самоту к Лехе и к тому, третье­му (души обоих задолго до сегодняшнего зло­получного вечера он незримо, но надежно за­нес в свой «актив»). Если не чудо, не великое прозрение и раскаяние, всех троих ждала страшная тупая жизнь, потом недолгие мытар­ства и... вечная тьма. Хотя, какое там раская­ние!? От кого ждать? От этих?!

Нечистый еще раз удовлетворенно хмык­нул, обнажая желтые в щербинках клыки. Всякий раз, когда ему удавалось пополнить хо­тя бы еще одной живой душой адский список, он не упускал возможности позлорадствовать над Тем, кто навеки отлучил от себя все его пад­шее племя: «Ну что? Убедился? Помогла чадам Твоим любимым любовь Твоя? Где же их смире­ние и богобоязненность? Что же Ты не остано­вил их, заблудших, обрек на погибель?».

Если что и тревожило беса в этот момент торжества, так это юный смертный, лежавший на полу со сломанными ребрами и отбитыми внутренностями. Этого пока не достать! Выжи­вет, в какую сторону качнется?

Умудренный вековым опытом падший бес не торопился с выводами. Он знал, что пришло его время, настали, как было предсказано, «по­следние дни» (впрочем, кому последние, а кому и... ). На его глазах люди, которые еще лет сто назад помнили о мире незримом и боролись за бессмертие своих душ, ограждая их от искуше­ний и возрастая духом, теперь, словно слепые, сами лезли в намазанные медом сети и с на­слаждением лизали их. Он ликовал: нравствен­ное оскудение, поглотившее тварный мир на рубеже тысячелетий, открыло лукавому воинст­ву тысячи новых путей и возможностей. Без ве­ры и молитвы человек становился все более жестоким и горделивым. Но в безрассудстве своем он обретал не силу, а слабость и одино­чество, все дальше уходил от Спасителя, все безнадежнее запутывался в хитроумных лука­вых сетях. Творческой, серьезной работы бе­сам и впрямь поубавилось, люди делали ее за них сами. Литавры бездушного прогресса игра­ли победный гимн Врагу.

Прозревал старый бес, конечно, и всю не­зримую цепочку греха, которая тянулась из ка­раулки далеко-далеко: не через пространство, а через оскверненные злом души косвенных участников преступления. Кого? Командиров, прикрывавших свое бездействие фиговым ли­стком «незнания», военных врачей, спасавших «честь мундира» лживыми записями и диагно­зами, прокуроров, судейских, депутатов, по­литиков и проч. Список был длинный, и беса вполне устраивало, что поименованные в нем «лица» считали себя непричастными. Тем хуже для них! Незнание законов мира духовного ни­кого не освобождает от ответственности за их неисполнение. Только так! Каждый земной че­ловек, сознает он это или нет, принужден дви­гаться по «минному полю» духовной брани. Причем, чем выше чин, тем больше мера от­ветственности. Бог ведь властью не награжда­ет, а испытывает, пытает. От места преступле­ния высоко вознесенный вроде бы дальше, но и сфера его ответственности, если смотреть сверху, гораздо шире.

Сухая официальная статистика: в первом по­лугодии 2006 года в российской армии от дедов­щины погибли 17 военнослужащих, пострадали еще 3500 человек. Но одним рукоприкладством дело не исчерпывается. Все более актуальной в войсках становится проблема гомосексуализма и домогательств на этой почве, в том числе со стороны старшего командного состава.

Проблемы армии волновали автора давно. Еще в советские годы он силился понять, зачем СССР нужно было держать под ружьем пять миллионов человек, десятки тысяч танков и са­молетов, финансировать огромный военно-промышленный комплекс, на который горбати­лась половина страны, если уже набирал оборо­ты ядерный век, были испытаны и в избытке на­коплены многомегатонные стратегические ра­кеты, делавшие обычную войну (с применением людей и танков) совершенно бессмысленной.

И сегодня Россия, где две трети населения оказались за чертой бедности, по инерции про­должает содержать двухмиллионную, плохо обеспеченную, морально подавленную и унижен­ную «перестройками» армию, хотя и обладает са­мым мощным в мире ядерным оружием защиты и нападения. Нелепо? Разумеется, но эта неле­пость дорого стоит. В бездействии, как и в непра­ведной войне, армия неизбежно начинает духов­но развращаться и разлагаться. Низкий социаль­ный статус и падающий престиж выталкивают из ее рядов лучших офицеров. Из слуг Отечеству солдаты превращаются в прислугу генералитета, в батраков с маргинальным сознанием. О состо­янии нравственности «начальства», которое это попускает, и говорить не приходится. Об ответст­венности - духовной - даже подумать страшно!

Находясь на содержании общества и не имея возможности оплатить свой моральный долг трудами воинскими, армия постепенно утрачи­вает чувство цели, идентичность. А тут еще не­здоровый климат в самом обществе, переживающем сумеречно-депрессивное состояние рас­кола, подрывает остатки духа в бездействующих войсках. Где они, святые традиции славы и до­блести героев Отечества - Суворова, Кутузова, Нахимова, отцов и дедов, павших во Второй ми­ровой? Слабеет верность уставу и дисциплине...

Исступленное общество, а с ним и армия, те­ряет такие духовные ориентиры, как честь, со­весть, достоинство, гордость. Тот проступок или недосмотр, который еще сто лет назад воспри­нимался офицером как несмываемый позор (и порой побуждал его стреляться, убивая себя дважды - в теле и в духе), теперь и грехом-то не считается. Ныне иной министр, уличенный в во­ровстве, не только не подаст в отставку - дожи­вать жизнь во всеобщем порицании, а, напротив, приосанится: вот, мол, какой я - ловкий да неуяз­вимый! Все бы ничего, если бы не Высший суд!

У дедовщины много проявлений и много причин. Все они сегодня активно обсуждаются. Правда, за шумными дебатами как-то теряют­ся, уходят на второй план нравственные, духов­ные аспекты этой беды. Ведь истоки дедовщи­ны не только и не столько в общественном не­благополучии, сколько в ожесточенном, близ­ком к безумию состоянии сознания тех восем­надцати - двадцатилетних парней, которые за считанные месяцы «пребывания в рядах» успе­вают из обычных неврастеников (каковыми они без малейших помех проходят через сито мед­комиссий) превратиться в настоящих изуве­ров-садистов, способных хладнокровно истя­зать и убивать своих сверстников.

Задумаемся еще и вот над чем: в связке «па­лач - жертва» участвуют молодые люди факти­чески одного возраста (год-два разницы, не бо­лее). При иных, более благоприятных обстоя­тельствах они вполне могли бы мирно прогули­ваться по коридорам одного и того же вуза или ПТУ. При этом тот из них, кто в исступленном бе­зумии, забывая про Бога и свою ответственность перед Ним, берет на себя роль палача, по омерзительности совершаемых им злодеяний опускается отнюдь не до скотского уровня, а го­раздо ниже. (Не стоит зря обижать животных: ведомые инстинктами, они никогда не станут забавы ради истреблять и насиловать себе по­добных.) Так что всякий раз, говоря «человек это звучит гордо!», стоит вспомнить об этом.

Общество сегодня лихорадочно ищет выход из сложившейся ситуации. После многих лет замалчивания проблема дедовщины, слава Бо­гу, наконец, вышла на поверхность. Делается немало полезного. Но, словно брошенный в во­ду камень, она привлекла к себе всякую «рыбу». Кто-то безутешно и горько страдает, потеряв сына и кормильца на старости лет. Кто-то ис­кренне сопереживает чужому горю и хочет най­ти выход из тупика. Находятся и те, кто бесст­растно и сноровисто набирает на новой модной «теме» политические баллы или «по долгу служ­бы» изображает рвение, дожидаясь, пока уля­жется шум.

В суматохе со всех сторон несутся предложе­ния и выдвигаются инициативы, порой взаимо­исключающие друг друга. Так, решено возродить институт гауптвахты и военной полиции. Браво! Предлагается также допустить представителей Комитета солдатских матерей в казармы и воен­ные городки для усиления общественного кон­троля над армейской жизнью. Почему нет?

Зажатая в угол власть, как это часто бывает, совершает сумбурные, поспешные и порой не­сбалансированные действия. Только бы сбить остроту ситуации! Лишь бы сохранить лицо, а с ним и рейтинги на предстоящих выборах. Плохо только, что от этой суетливости планируемые действия теряют эффективность. Выстраива­ется очередная «потемкинская деревня». Как, например, гауптвахта будет сочетаться с при­сутствием на плацу измученных, ничему и нико­му не верящих матерей? Как эти новые формы будут работать, взаимодействовать? И будут ли вообще? Непонятно.

Впрочем, дело не только в этом. Все или поч­ти все предлагаемые сегодня «оздоровитель­ные» меры носят преимущественно каратель­ный, дисциплинарный или надзорный характер. То есть, по существу, предпринимаются попытки воздействовать на дедовщину извне, «улучшить» или «подправить» систему, в которой постоянно, в каждом новом призыве, возрождается и мно­жится это духовное зло. Такие меры, согласи­тесь, лишь косвенно, а значит, и весьма слабо затрагивают уже упомянутую первопричину де­довщины - помраченное сознание и исступлен­ная тяга к насилию, агрессии как вчерашних под­ростков, так и их командиров. Образно говоря, предлагается не лечить гнилой корень больного дерева, а подкрашивать его листья в более при­ятные для глаз начальства цвета.

К числу реально эффективных мер нравст­венного воздействия на армейские порядки можно отнести попытки возрождения в войсках института полковых священников. Но это путь непростой и небыстрый. Русская православная церковь переживает сложный период восста­новления своих позиций в обществе после поч­ти века воинствующего безбожия, а современ­ный призывник, выросший в ожесточенной, на­сыщенной болью и насилием атмосфере пост­советской России, подобен духовному беспри­зорнику, для которого слово Божие - что выс­шая математика для дикаря.

Дедовщину не исцелить каким-то одним «чудодейственным» средством. И уж тем бо­лее - дополнительным насилием в виде усиле­ния карательных институтов. Здесь нужен ком­плекс мер. И начать надо с переноса акцента в этой работе - притом в самые короткие сроки -на воспитание и духовное оздоровление при­зывников и военнослужащих. Как это сделать?

Уже с первых классов средней школы мы должны учить детей слушать и слышать душу. Взрослея, они должны не только осваивать ра­циональные знания, в избытке предлагаемые современным образованием, но и постигать азы управления собой, своим сознанием, ис­кать и находить в себе «внутреннего человека» -человека совести, сострадания и любви, разли­чать зло и искушение. Они должны уметь посто­ять за себя в той духовной брани, которую им предстоит - вольно или невольно - вести всю жизнь. Необходимо раскрыть им тот факт (это не рано и не поздно сделать в любом возрасте), что духовное начало в человеке первично по от­ношению к физическому, что, теряя связь с ду­шой, человек чахнет и гибнет.

Лучше всего, конечно, такие занятия вести с позиций православия - нашей исконной, родной веры. Однако, если это кого-то (кого?) не устраивает, пугает (почему?), можно прово­дить не противоречащие основам веры факультативные психологические уроки-практикумы. Для подобной работы потребуют­ся чистые помыслами и высокие духом педаго­ги или наставники, способные помочь ребенку обрести себя, подготовить к жизни в условиях нарастающих в мире процессов оскудения нравственности.

Дети сейчас слишком рано взрослеют, слишком быстро и легко получают растлеваю­щую их информацию. К сожалению, плохому ребенок учится быстрее, чем хорошему. А тут еще «мировая паутина» с ее неисчерпаемыми запасами скверны, от которых греховный по­рыв отделен легким нажатием клавиши.

С учетом раннего и часто ущербного созре­вания, современный ребенок (из него-то впос­ледствии и вырастает солдат) не расположен к «сюсюканьям». Его душа загрязняется - правда, еще не до конца - «нечистотами» ветхого мира. Он неосознанно жаждет правды: о себе и жизни, о добре и зле. Но эту правду ему надо давать жестче, глубже, без прикрас, как взрос­лому человеку. Если в прошлые века общест­венный уклад ограждал детскую душу от иску­шений, готовя ее к будущим испытаниям, то в наши дни - ребенок с 10 - 12 лет уже на поле боя. Тьма накрывает всех без разбора.

Такие же занятия, только с поправкой на возраст, уровень подготовки и статус слушате­лей, можно было бы организовывать в воинских частях, начиная с первых дней службы. Сразу надо оговориться, что речь ни в коем случае не идет о подмене или дублировании института полковых священников. Помните про духовного беспризорника! Прежде чем несчастный начнет различать слово Божие, постигать, так сказать, высшую «духовную математику», его (а точнее, его измученную душу) надо отмыть, обогреть, успокоить. Надо отвлечь его внимание от яркой и пустой мишуры внешнего мира и обратить к духовному «я», о роли которого, скорее всего, он даже не задумывался.

Воин, обретший себя в духе, неустрашим, а значит, и непобедим. Это знали все лучшие тра­диционные школы единоборств и военных ис­кусств. Это всегда знали в славной русской ар­мии, которая шла в бой за Бога, царя и Отечест­во. И побеждала любого врага!

Не пора ли задуматься об этом нашим поли­тикам и военачальникам? Вспомнить о своей ответственности задуши - свои и солдатские?

...Самота проснулся в караулке от резкого стука в дверь и не сразу даже сообразил, где он находится. Голова гудела, как медный колокол. Вспомнив, что ночью они с протрезвевшим Ле-хой как-то умудрились незаметно перенести избитого «молодого» в казарму, сержант не­много успокоился.

-   Кто там?

-   Тебя к комбату, срочно, - донеслось из-задвери, и на Самоту словно пахнуло сырым мо­гильным холодом.

-   Чего стряслось? - он еще не верил, ещенадеялся, еще хорохорился, хотя душа, кото­рая, конечно, уже все поняла, ушла в пятки, ру­ки похолодели, а на лбу выступила испарина.

-   Комиссия какая-то. Прокурорская вроде, изокруга. Вызывают тебя, говорят, срочно нужен!

«Все, - подумал Самота, - допрыгался, до-воспитывался!» Странно, но это признание са­мому себе, определение себя как виновного помогло обрести некоторую уверенность. Это была не та ночная горделивая и пьяная уверен­ность в собственной неуязвимости и безнака­занности. Другое, незнакомое чувство овладе­ло сержантом. Словно молния, его прошило ощущение бездны, нет, не страха, а именно жути, исходящей из неведомой, недосягаемой и оттого пугающей до кишок глубины.

Иероним Босх. "Несение креста", 1516 г. Фрагмент

... Бес, который ни на секунду не упускал из вида новоиспеченного грешника и даже оста­вался в караулке, пока тот спал, забеспокоился. Он тоже ощутил искру, пронзившую омертвлен­ное сознание Самоты, но в отличие от «подопеч­ного» хорошо знал, что это такое. Совесть, весть от души, чувство Бога, с которым душа человеческая связана всю жизнь, от рождения до плот­ской смерти, независимы от воли своего носи­теля, будь он хоть последним преступником.

То, что Самота расслышал зов души, оставля­ло ему шанс - бес знал и это. Господь не в силах заставить человека делать добро, однако малей­ший укол совести не остается без Его внимания.

Сержанта ждал свой крест: отрешенный, презрительный, словно невидящий взгляд ком­бата, допросы дотошного прокурора, разжало­вание и заключение. Ничего этого он еще не знал и не мог знать, ибо не дано смертному про­зреть будущее - даже на секунду вперед. Так и судьба Самоты: в одно мгновение она разверну­лась на сто восемьдесят градусов. Пришло на­казание - нет, еще не кара, а пока наказ свыше, боль осознания себя и жизни своей, проведен­ной большей частью в грязи и слепоте.

... Самота стряхнул оцепенение и на ватных, негнущихся ногах в последний раз перешагнул порог караулки. Он не оглянулся. Еще не испы­тав ничего из того, что его ожидало, он почему-то твердо знал: пути назад не будет. Страх ушел. Странное щемящее чувство облегчения и любопытства овладело им в этот момент. Где-то в глубине его темного еще сознания мелькнула искорка света - того самого, который рождает­ся просыпающимся раскаянием.

Александр АКСЮШИН

Перейти к содержанию номера